"Всё, что было, будет всегда, а всё, что будет, всегда существовало."
- Курт Воннегут, «Сирены Титана».
Угасающее сознание впилось в эту метафору, что в спасительную соломинку. Подхватила ее с уст безумца, за считанные секунды/минуты/века выстроив вокруг нее
умозрительную вселенную. Россыпью бесконечно длинных, запутанных коридоров – бескрайних залов былых воззрений, страхов и страстей. Фундаментально твердых у основания из черного, как сама Пустота, мрамора, там, где в ней лежало первородное, почти неоспоримое, вверх – лабиринтом хрупких тоннелей из зеркал
чужих имен, чужого опыта, чужих «законов».
Сехмет была здесь одна. И в то же время – не одна. В каждом случайном отражении, в каждом едва уловимом взгляду жесте сотен, тысяч ее двойников проглядывало уже единожды кем-то совершенное, единожды сказанное, единожды записанное и тщательно законсервированное в зыбком стекле ее, Шанияр, податливости.
Как древнее насекомое замерзает в янтаре.
Желания постичь, не утруждая себя поисками
собственного имени. Естественным, наверное, желанием для рожденного на костях былого блаженного невежества.
Она шла вперед, не разбирая дороги, а лабиринт все петлял, все разветвлялся – ни конца ему, ни края. Стук копыт по мраморным плитам эхом отдавался от подрагивающих зеркальных стен. Она растерянно вглядывалась в скользившие мимо лица, движения, фигуры своих двойников – причудливо преломляющихся, уходящих во тьму веков изломанными, сюрреалистическими коридорами отражений.
Впрочем, разве избранная ею дорога не была коридором отражений? Нет? С чего она взяла? То, что она ни во что сходу не влетела, еще ничего не значило.
А затем ее пробрала оторопь, когда заскучавший было взгляд скользнул по одному из зеркал. В отражении преломлялась, извивалась статная, рослая фигура воительницы-эредара. Она сама так себя называла, что вроде как еще больше отпугивало суеверных смертных и невежественных сородичей. В ней было два с лишним метра роста, облачена она была в плотный клепанный кожаный доспех и черную шинель, утепленную мехом и отделанную стальными защитными набойками с выгравированными на них древними символами – гербами мертвых цивилизаций, мертвых слов, мертвых доктрин. На эти символы нельзя было смотреть подолгу, но и оторвать взгляд запросто так было невозможно. Темные волосы ниспадали на лицо и плечи бесформенной гроздью кос с вплетенными в них фалангами пальцев смертных. За плечом, в ножнах, болтался огромный кавалерийский меч дварфийской работы, с которым она резво управлялась и одной рукой – так, что воздух измученно стонал под лезвием, не прекращая свою скорбную песнь и на секунду.
Она носила символ Святого Света перевернутым. Ее оберегом было алое сердце.
А глаза… В этих глазах, полных самой опасной разновидностью жестокости – бессмысленной и беспричинной, в них горели миры под огненным дождем, в них океаны шли войной на сушу, за долю секунды рождались сверхновые в тщетной попытке догнать и пожрать крохотную раскаленную иглу межпространственного корабля, рвавшего мироздание на куски. В них навсегда запечатывались Врата Гнева, мешаясь с разрозненными, полузабытыми образами вековой стужи, сплошной зеленой волны убийственного газа, ревом ветрокрылов, стартующих прямо с палубы «Укротителя Небес». Наверное, эти глаза и были Вратами Гнева.
Сердце Сехмет, той, во всяком случае, с которой она отождествляла себя, болезненно сжалось. Она хорошо помнила
себя ту, едва появившуюся в Азероте, едва сошедшую на
чуждую земную твердь. Полную ярости, которой нужен был выход.
«Пошлите Легион – и мы заткнем землей каждую гнилую глотку!»
«Вырежьте всех, сожгите тела. Мы не можем рисковать распространением чумы.»
«Заткнись и следуй приказу, тупая обезьяна.»
«Я в порядке. Я в полном порядке! Дайте мне пять гребаных минут побыть наедине!»
«Ни чести, ни бесчестия – ничего не осталось… Хотя бы сражайтесь храбро. Будьте едины. Умрите гордыми.»
На дренейку нахлынуло чувство жгучего стыда, как в тот, прошлый раз, когда она взяла в руки зеркало и увидела себя такой. Сменила червы на пики в глупой, эгоистичной и донельзя самонадеянной попытке вернуть все на круги своя, но вместо этого только достроила несколько ярусов зеркального лабиринта.
Сехмет больше не могла терпеть присутствия, испепеляющего взгляда и темной, постыдной ауры своего не-двойника. Взревев, она хорошенько размахнулась и треснула по гладкой поверхности кулаком, как и тогда, несколько жизней назад. Как и тогда, ее жгучему порыву вторило движение зеркальной фигуры, на долю мгновения отобразившего на лице ее разочарование и ярость – до последней, самой мелкой жуткой детали – сведенного в презрительной гримасе рта, выступившим на шее тугим переплетением артерий, взгляда, в котором вскипают океаны, испаряясь сквозь атмосферу глазного яблока осколками льда.
На мгновение они, Сехмет и Сехмет, были неотличимы друг от друга.
А затем та, с которой себя отождествляла дренейка, явственно услышала не звон битого стекла, но хруст собственных костяшек пальцев. Острая боль пронзила руку, отдавшись в плече. Шанияр испуганно вскрикнула, а затем что было силы треснула копытом в зеркало. Удар отдался от стены глухим звуком удара кости о кость. Лишь затем, когда призрачная фигура рванулась вперед, ей навстречу, вырвавшись из зазеркалья, словно между ними вовсе не было никакой преграды, дренейка поняла, что это не случайная вспышка гнева и стыда, но поединок. С тенью той, для кого этот лабиринт был тем же домом, что и для нее самой.
Тем не менее, то, что случилось дальше, не было похоже ни на одну битву, в которой ей доводилось участвовать раньше. Движения противницы до зеркального подобия повторяли каждую ее попытку атаковать или защититься. Стоило ей только на мгновение задуматься или даже поддаться рефлексу, как то же удар осуществляла фантомная фигура. Кулаки с хрустом расшибались друг о друга, колени бились в кровь, сдавленные крики боли сливались в один, мощные хвосты в попытке ужалить оппонента сплетались идеально симметричными узлами, а острые клыки крошились друг о друга в жутком укусе-поцелуе. В глазах, полных боли и недоумения, читалась одна и та же тревога и злость. Тысячи двойников, простиравшихся в бесконечность, в мельчайших подробностях повторяли каждый жест, отчего тот казался еще более противоестественным.
Сехмет не могла больше так сражаться – результат был столь предсказуем, что она видела его как наяву. Та же мысль тем же мгновением посетила голову ее двойника. Но у дренейки было одно преимущество – она знала то, что угодно, чего не знала ее противница из прошлого. Сорвавшееся с губ слово на древнем, забытом и очерненном языке, впечаталось в грудь противницы вместе с коротким, стремительным ударом, которому она научилась у пустынников. Когда-то его выкрикнул с Тысячелетнего Пика древний храбрец, вызывавший на бой заклятого врага. Его крик содрогнул древние вершины, обрушив камнепад на замок надменного горного короля. Во всяком случае, так гласила старая сказка и краткая молитва за смельчаков, что идут в неравный бой.
Это было подобно тому, как мудрец на старости лет изящно опровергает собственную теорему, выведенную в далекой молодости. А вместе с ней – и все суждения, опыты, открытия, построенные на ее основе.
Вызволенное за считанное мгновение из глубин памяти, теплых вечеров в обнимку с книгой и скучных проповедей Пророка, святое слово пробило защиту противницы, давно его забывшей, с утробным хрустом вминая ей ребра в грудину. Подбрасывая двухсотфунтовую тушу в воздух, что крохотное перышко, с силой, равной кодоеву пинку, вминая ее в переплетение множества зеркал, рассыпавшихся под ней дождем сотен осколков, армий двойников. Еще до того как они со звоном опали на землю, ей показалось, что в них причудливым калейдоскопом промелькнула ее жизнь – от первых бессвязных, неосознанных образов до последнего, мрачного смирения. Горечь утраты в ней соседствовала со странным, пока еще не нашедшем
имени чувством.
Освобождения? Остроты и беспощадности мысли? Примирения?
И все оно – за какой-то миг до того, как град осколков обрушился о мрамор. Тела противницы нигде не было видно. Только потускневшие, потерявшие отражения куски стекла и те же тысячи двойников Сехмет вокруг.
Синхронно потянувшиеся к пистолетной кобуре. Затравленно озирающиеся, сверлящие друг друга пристальным взглядом.
Хруст битого стекла под копытами. Дренейка не стала медлить, сразу же выстрелив на звук, и еще раз, и еще. Зеркальная стена секциями осыпалась перед ней смертоносным дождем, а зеркальная армия не досчиталась еще трех бойцов. Это было немного жутко – стрелять, ведомой вековым страхом, в собственное отражение – себе же в спину, себе же в грудь, видеть, как наяву, как трещат лабиринты отражений под свистом рикошетящих снарядов.
Со свистом и непринужденной легкостью проредивших бесконечные коридоры десятком новых ответвлений, прежде чем впиться в спину и грудь самой Сехмет раскаленными кусками свинца, разогнанными зеркалами до невообразимых скоростей. Это было подобно той истории с первооткрывателем алхимического пороха, который всего-то навсего хотел порадовать своего короля красочным фейерверком, а затем был расстрелян из первых мушкетов.
Шестизарядник выпал из ослабевших рук, секундой позже с грохотом упала о камень туша наемницы, отчаянно цеплявшаяся за… Свой чистый рассудок. Удивительным образом боль ушла, как только она коснулась мраморного фундамента лабиринта. В нем ничто не отражалось, а взгляд не мог уловить ни одного инородного вкрапления на гладкой поверхности. Это было... очень приятно.
До ее слуха донесся стук копыт о камень. Рука ее двойника подняла с земли револьвер, переломав канал ствола. Звон раскаленных гильз и холодной латуни не стреляных патронов ласкал ухо дивной мелодией – эхом этой россыпи, устремлявшимся по зеркальным коридорам. Она дала Шани сил для последнего броска, вышедшего неожиданным, пожалуй, даже для нее самой.
Вскочив на ноги, вновь окунувшись с головой в царство фантомных образов, где такие естественные, казалось бы, понятия, как «верх» и «низ» терялись в десятках тысяч настоящих и мнимых галерей, проходов, ответвлений, она, сломя голову, бросилась прочь от своей противницы, Алой Королевы во плоти, грудью, лбом, кулаками вгрызаясь в саму суть лабиринта. Разом теряясь в нем, разом отбросив и осмысление, и суждения, и всякие посторонние ощущения, передав волю ногам, продираясь сквозь волны боли, набрасывающиеся на нее вместе с грохотом битых зеркал, вместе с толстыми, острыми осколками, впивавшимися в плоть, вскрывавшими кожу и увязавшими в кости.
Она неслась сквозь призрачный лабиринт, не разбирая дороги, снося на своем пути все, что ей попадалось – былые страхи, образы, мысли отслаивались с нее осколками, стучавшими оземь, кожей, исполосованной глубокими шрамами. Перед тем, как рассыпаться, иные зеркала проецировали ее жуткое отражение – дикого, истерзанного, залитого голубой кровью создания, несущегося сквозь десятки отражений в слепой, казалось бы, невежественной жажде разрушения. Где-то за ее спиной раздавался грузный топот и хруст битого стекла – ее преследовали. А затем она просто не смогла различать дороги, когда кровью ей застлало глаза, а острая пыль искромсала веки.
Сехмет чувствовала, что почти прошла лабиринт, осталось совсем немного, но… Она больше не могла бежать. С размаху влетела в одно из толстых зеркал, обессиленно сползая вдоль гладкой, омерзительно гладкой поверхности, обильно орошая ее кровью. Исступленно сжала пальцы в кулак – рука, нашпигованная мелкими осколками, отозвалась острой болью. Шанияр не могла различить перед собой ничего, кроме сплошной кровавой пелены, ее колотило крупной дрожью. Ее преследовательница замедлила шаг, видя, что ее жертва никуда не скроется. Предвкушая сладкий момент расправы, неторопливо вынула клинок из ножен. Дренейка как наяву видела ее омерзительную кривоватую ухмылочку – ведь то была ее улыбка.
Это все было неимоверно глупо. Ей было трудно поверить в то, что эти коридоры иллюзий она выстроила своими руками, что она вынуждена сражаться сама с собой за один, всего лишь один свободный вздох, за право хоть единожды взглянуть на мир своими глазами, не через призму чужих,
неправильных имен.
Она отчаянно взревела, и что было мочи ударила лбом, мощными роговыми пластинами в покрывшуюся трещинами поверхность. Затем – еще раз, слыша, как преследовательница ускоряет шаг. И еще раз, и еще, заходясь то ли сухим, гортанным смехом, то ли рыданиями.
И почему оно всегда должно быть так больно, так жутко и так страшно?..
Наверное, потому, что у каждого из нас – свой лабиринт отражений, и одновременно – один на всех. Рано или поздно рассыпающийся под отчаянными ударами волной тепла и света, стоит только проявить достаточную гибкость мысли и твердость духа.
Как рассыпалось и последнее зеркало, а вместе с ним – и вся ложь, и все недосказанное и все, чего Сехмет, объятая мягким, милосердным светом, боялась прежде. Осколки сбежали по изнеможенной плоти теплой влагой, полуденным морским бризом, осторожной, трепетной лаской.
Поначалу ослепленная ими, она не сразу различила великое множество звезд, устлавшее собой все пространство, куда бы ни простирался взгляд. Не было ни лабиринта, ни проклятия плоти, ни ужаса слепой гонки, был только чистый разум, завороженный зрелищем. Звезд было невероятно много – и мудрейшим не сосчитать их все. Сехмет… немного испугалась поначалу.
Ведь россыпь светил вращалась вокруг нее, и то не было иллюзией, во всяком случае, в ее, смертном, понимании. А затем пришло осознание того, что так было всегда. И стоит ей приложить малейшее усилие, несоизмеримое с тем путем, что она проделала – и ход светил замедлится, а затем обернется вспять. Они расцветут ярчайшими цветками или потухнут навсегда, стоит ей лишь только пожелать, лишь только
поверить.
Звезд было невероятно много. Ни у одной из них не было имени или закона, описывающего ее движение. Тем не менее, они пребывали в движении. Своем, которое так запросто не облачишь в универсальный закон, применимый для всех. Не облачишь без лжи, допущений, исключений. Словом, того, на чем воздвигается любой лабиринт отражений.
Предрассветные сумерки были ее любимым временем суток, пускай едва ли кто-то об этом догадывался. То было время запоздалых, спешных и в то же время немного сонных откровений, которым суждено потонуть в алом и золоте с минуты на минуту.
Но пока, едва очертания мира только начали проступать в сознании, каждое брошенное невзначай слово, каждый томительный вздох и игривый полунамек обретали такую четкость и важность, которая и не
снилась наяву. Наверное, потому что они всегда были частью нас самих, тем потаенным и сокровенным, что воплощается на страницах любимых книг, и, иногда… в жизни.
Сильный, необузданный поток горной реки холодил ноги, а копыта оскальзывались на острых камнях. Но это лишь раззадоривало Шанияр. Ее легкое дыхание обращалось в ночных заморозках волнами пара, трепетной лаской будоражащего кожу, но в груди ее пылал огонь тысяч солнц.
Это был немного странный мир. Поразительно похожий и непохожий на те миры, что ей доводилось видеть раньше. Многие очертания казались немного… смазанными, как в воспоминаниях о том месте, где ты когда—то бывал, давным-давно. На отдельных элементах можно было сфокусировать взгляд, но как ни старайся, им нельзя было дать какую-либо внятную описательную характеристику. Некоторые же поражали воображение гармоничностью черт.
Последние звезды на светлеющем небе, ровно в том порядке, в котором они
должны быть. Высокая, острая трава, словно сотканная из кристалликов льда, осыпающаяся под копытами с едва слышимым звоном – память услужливо подсказывает ее звучное, краткое и гармоничное название (как? откуда?). В отдалении, там, где река, пенясь, ниспадала в низину порогами, виделись очертания небольшого поселения, в древней, примитивной архитектуре угадывались знакомые строгие мотивы. Вот уж не думала Шанияр, что когда-либо увидит то, что можно назвать «архитектурой эредаров»! Не острые, вытянутые многотонные монстры-носители, ослепительно (и омерзительно) яркие, вгрызающиеся фалами в твердь иных миров. Бездушные, утилитарные и универсальные конструкции, но.. Здания, из дерева и камня. Тускло отблескивающие огоньками светлых, теплых помещений, струящихся жиденьким дымом печных труб. И каждое из них было
домом для удивительных, красивых и благородных существ. Возможно, и она когда-нибудь сможет… Хотя бы зайти в гости, всего лишь на несколько минут?..
Нет, не сейчас, одернула она себя, легко взбегая по замшелым ступеням, вытесанным кем-то в основании невысокой скалы. Ей не давал покоя вызов, соревнование, приключение… подходившее к концу. Осталось всего три тысячи девятьсот девяносто ступеней – и ее ждет награда, о которой она не смела и мечтать. Следуя за тихим, манящим, женственным призраком
недосказанного, извилистой, узкой тропой она поднималась все выше. Минуя высеченные в камне жертвенные алтари никому уже не нужных завистливых, мнительных, тщеславных божков, минуя крохотное соляное озеро, над которым клубились безмолвные пары теплого воздуха, минуя гнездо дикого безглазого зверя, питавшегося, согласно древнему поверью, людскими страхами. Выше! Быстрее! Некогда отдыхать!
Кутаясь в шкуры, когда ветер взметал ввысь снежную пыль, принесенную с высокогорий, Шани почти добралась до вершины, пока еще безымянной. Искристая поземка разбивалась о ее ровный шаг. Древнее, примитивное оружие, покоившееся в ножнах, приятно тяготило плечо, выстукивая по беспокойно мечущемуся хвосту ритм шагов.
С плато открывался великолепный вид на низину – сложно было подобрать более подходящее время, чтобы прийти сюда. Тихий, матовый алый свет едва начал теснить сумерки. Нежным покрывалом стелясь вдоль горной реки, казавшейся отсюда белой полоской. Осторожно заглядывая сквозь листву диких, нехоженых лесов. Затекая вместе с тихим ветерком в каждое открытое оконце древнего поселения у подножия.
Шани широко улыбнулась – она была здесь не одна. Существо, ожидавшее ее здесь, улыбнулось в ответ, подзывая ее ближе к древнему алтарю для подношений, которое оно приспособило под письменный стол.
Дренейка не смогла бы наверняка сказать, с кем столкнулась. Существо казалось необъятно большим и до смешного малым одновременно. Ненадолго задержав на нем взгляд, она видела в нем все знакомые и по-своему милые сердцу черты, будь то черная от бетеля улыбка Алисы или темные кудри Хезер, той Хезер, которую ей только предстояло встретить. Но одно Шани могла сказать наверняка – она была рада, наконец, встретить это существо. И оно отвечало ей взаимностью, пускай и не смогло представиться в ответ:
- Я… не могу с определенностью сказать, кто или что я – я слишком много для этого знаю. Много важнее, что я здесь делаю. Что ты здесь делаешь. Присаживайся, в ногах правды нет.
Дренейка послушно опустилась на холодную скамью рядом с существом, скользнув взглядом по его записям, трепетавшим на ветру. Она сразу узнала эредун.
- Я пишу закон, который позже передам тебе, чтобы ты отнесла его своим братьям. Это очень важный закон, возможно, самый важный из всех, что ты когда-либо знала. После того, как он будет написан, ничего изменить будет нельзя. Ничто не вернется на круги своя, все будет не так, как пржде – ни в миру, ни в мыслях. Поэтому я хочу спросить твоего совета.
Дождавшись тихого, серьезного кивка Шанияр, существо продолжило:
- Это в большей степени мировоззренческая парадигма, нежели свод правил. Это единожды заложенная кем-то в прошлом установка, согласно которой вы будете трактовать явления. Различать благое и дурное, описывать свой опыт и передавать его потомкам. Давать вещам имена, не оглядываясь на первопричину. В основе закона должен лежать некий элемент, который будет являться для тебя неоспоримым. В прошлый раз, когда тебя здесь не было, я взял за основу, первородный конструкт, числа. То есть некий описательный, сугубо умозрительный эквивалент, к которому можно привести любое явление. Описать его. Измерить. Так, чтобы груда камней была для тебя десятью единицами твердых тел, каждое из которых можно описать сотнями, тысячами различных эквивалентов, которые, в свою очередь, можно разложить на другие эквиваленты, и так далее, до бесконечности. Стоит учитывать, что закон охватит все сферы бытия, а те, что не сможет, заклеймит как противоестественные, неприемлемые, несуществующие. Эквивалент будет всему – разуму, опыту, братству, любви, страданию, которые положат на весы, препарируют до косточки и дальше. Это будет торжеством прагматики. Ты видела, к чему это приведет твой народ. Скажи мне, тебе это по душе?
- Нет, - уверенно ответила Шанияр.
- Тогда назови мне любой другой первородный конструкт. И будь готова измениться сама.
- Я.. не знаю. Может быть, жертва?
- Да будет так. Не бойся ничего, я с тобой.
[свернуть]
