Тело эльфа медленно опустилось на землю, стекая по рукам убийцы. В вязкой, мягкой на ощупь темноте гортанно и протяжно прокричал ворон, срываясь в небо с насиженного места, откуда несколько мгновений назад наблюдал сцену убийства двух стражников. Ворон видел убийства и раньше, много смертей. Видел, как убивали за золото, за женщин, за вино. Он сам убивал и знает, какого это, когда теплая, пенящаяся кровь бурлящими рывками выходит из свежепроклеванной глазницы. Он любит вкус крови, её запах, пьянящее ощущение торжества и насыщения, понятное лишь настоящему охотнику. Убивший своих соплеменников эльф не пах охотником, не пах голодом и страхом. И поэтому ворон спешим унестись прочь в спасительные объятия темноты, что бы не чувствовать исходившие от него вонью жестокость и ненависть.
Когда вторая жертва затихла, убийца оттащил её вместе с товарищем к ближайшей сливной канаве, стараясь не шуметь, сдвинул резную решетку в сторону и скинул тела в поток нечистот, не забыв вытащить из горла первой жертвы короткий болт. Это было проще сделать, чем ему показалось на первый взгляд, - размышлял убийца, пряча арбалетный снаряд в складках плаща, - Выйти навстречу двум стражникам, конечно, сразу узнавших его, поднять арбалет и выстрелить, затем броситься в лоб и зарезать второго. Рядом со специально приоткрытым люком остался лежать арбалет и несколько небрежно брошенных болтов. Эльф не стал возвращаться ко входу в здание – попасть внутрь он планировал иначе с самого начала, а трупы нужны были, чтобы ни у кого не осталось сомнений в том, что преступник не кто иной, как он, для той же цели служило и оставленное на месте преступления оружие.
Сжечь все мосты, чтобы не было желания вернуться. Зачем выбирать путь, мучиться сомнениями, когда можно оставить один, который и станет единственно верным? Сквозь пелену свинцовых облаков проглядывался лик королевы-луны в окружении сотен мерцающих фрейлин-звезд. Смотрят они с презрением на него, или же этой небесной владычице со своей свитой нравится наблюдать, как он отправляет в бездну, все, что когда-то имело смысл? Скорее вверх по стене, хватаясь за царапающие пальцы острые кромки камней к подсвеченному светом оконцу, там - через перила и на балкон. Скорее, пока его естество окончательно не взбунтовалось против, заразившего сознание безумия.
Плавно опустившись на мощенный плиткой пол, убийца замер, всматриваясь в расплывчатые силуэты в комнате. Трое мужчин и две женщины. В груди противно защемило, когда эльф различил еще один, маленький силуэт. Ребенок. Тело пробила дрожь, когда войдя в комнату, ночной гость наткнулся на обескураженные взгляды сидящих за круглым столом архивариусов. Непонимание, медленно перетекающее в страх, подогретый видом окровавленного ножа в руках эльфа.
Принцип паутины, мой друг. Даже не охотясь, паук плетет свою паутину, и каждая жертва, по сути, случайна. Виновен ли паук в том, что в его сети попала муха? С переломанными крыльями она уже не способна улететь и умрет в любом случае. Милосердие, если хочешь.
Нож, несколько минут назад попробовавший на вкус кровь стражника пролетел через всю комнату, рассекая воздух серебряным росчерком. Голова одного из архивистов тяжело качнулась назад, и тот, нелепо касаясь торчащей из глазницы рукояти, упал на землю, тяжело закряхтел. Пока взгляды окружающих были устремлены на еще мгновение назад живого товарища, убийца оказался в другом конце комнаты, а когда женский визг резанул по ушам он уже стоял напротив единственной ведущей из комнаты двери.
Невинные жертвы в его паутине. Милосердие.
Наконец началась паника, ему казалось, что эти несколько секунд непонимания, неприятия, неверия в реальность происходящего будут длиться вечность. Первыми побежали к выходу мужчины, убийце хотелось верить, что они пытаются защитить женщин, а не просто спасают свою шкуру. Первый же из беглецов получил выпад в живот, а второй, резко развернувшись на месте, пал от рубящего удара в шею. Переступив через тела, эльф направился к сбившимся в кучку женщинам.
- Убегай, - прошептал эльф, указав на одну из них коротким мечом и отступил в сторону, давая женщине бросится бежать. Теперь в комнате их осталось трое. Женщина и прижавшаяся к ней девочка были похожи как две капли воды, так даже лучше. Оставив трясущихся заложников в углу комнаты, убийца направился к гладким стеклянным стеллажам где принялся выдирать плотные папки и рвать их на части, разбрасывая по комнате листы пергамента. Вскоре на столе образовалась довольно плотная стопка, и эльф усевшись на край стола, принялся перелистывать одну из папок, намного более толстую, чем прочие.
Каждая буква в имени, значившимся на обложке, отзывалась в груди трепетом и дрожью, когда он беззвучно шептал их, стараясь распробовать на вкус, впитать, запомнить. Это имя никогда не покидало его, но произносить вслух его было страшно и противно, вместе с ним всплывало то, что он хотел бы утопить как можно глубже. Он трусливый паук, попавший в собственную паутину, теперь тянувшую его на самое дно - туда, где он поплатиться за все, что сделал. Он подлец, мразь и тварь, ведь даже сейчас, пролив столько невинной крови ради НЕЁ, он будет смотреть ЕМУ в глаза и клясться, что совершил это для ИХ блага. Ему, конечно же, поверят, проникнуться трепетом к его самоотверженности, а однажды будут оплакивать вместе с ним его искалеченную судьбу. И никто не узнает, что причиной всему был лишь эгоизм и трусость, а не верность друзьям. Он просто хотел быть с ней, но… Не успел? И теперь, теперь он пойдет за ними, чтобы молча смотреть на спины этих влюбленных и гнить изнутри от клокочущей внутри обиды и пожирающей душу зависти.
...А ведь все может быть иначе, не так ли? Здесь на столе, лежит его билет в счастливое будущее. Один донос и на утро ЕГО и всех, кто ему верен, не станет и тогда ОНА будет принадлежать лишь ему одному. Он сможет её защитить, поговорит, подкупит, согласится на все, лишь бы ЕЁ не тронули. И они будут вместе. ОНА ничего не узнает и будет в бессильной злобе покрывать проклятиями того, кто сидит и утешает её. А совсем рядом в крохотной колыбели будет спать его личный комочек счастья, отнятый у лучшего друга...
Папка с оглушающим хлопком захлопнулась и легла поверх стопки. Вот причина того, почему он устроил эту показательную резню, почему оставил улики и не скрывал лица. Сжечь мосты, чтобы не возвращаться. Он покроет себя грязью и позором, чтобы защитить друзей от собственного эгоизма. Он должен поставить жирную точку в своем прошлом, чтобы не возвращаться к этим мыслям. Когда за ними пошлют ищеек, у него уже не будет шанса на нормальную жизнь, и счастье его лучшего друга останется при нем.
Поднявшись, эльф приблизился к женщине и ребенку. Откинув капюшон, он посмотрел в стеклянные от страха глаза и нежно коснулся мокрой от слез щеки женщины.
- Ты меня узнала? – спросил эльф.
- Да… Ты... – начала было мать, но эльф заставил её замолчать, прижав палец к губам.
- Вот и отлично, раз узнала, - улыбнулся убийца, извлекая из ножен один из клинков.
Ворон был доволен. Страшный эльф ушел, оставив после себя целый пир, и теперь он может спокойно насытиться своим любимым лакомством – глазными яблоками. Если бы только эта глупая девка, не орала все время, раздражая его чуткий слух…
Прижавшись спиной к стене, женщина не переставала кричать. Голос был давно уже сорван и теперь слышался лишь гортанный хрип, переходящий в животный рык. В тонких, перепачканных кровью руках, мать баюкала маленькую головку собственной дочери…
На окраинах Сильвермуна, под проливным дождем кутаясь в походных плащах от холода и ветра, стояли две фигуры, прижавшись друг к другу. В последний раз жадные глаза эльфов смотрели на башни и шпили столицы, куда им теперь путь закрыт. Через несколько минут к ним подошел еще один спутник, неся на плече увесистую сумку, в каких обычно хранят документы. После нескольких коротких фраз он передал им документы, и группа двинулась в глубь леса, где ждали остальные.
- Ниэллон, скорее! – окликнул остановившегося друга Квен’Тал, - Нужно спешить.
- Да, конечно, - отозвал эльф, бросая последний взгляд на город, где он несколько часов назад убил самого себя. Ступая по вязкой от дождя земле он смотрел строго перед собой, чтобы в силуэтах спешащих друзей различить то счастье, за которое он заплатил собственной судьбой.
[свернуть]