«Сраные джунгли. Поносно-зеленый кажется здесь поносно-черным. И наоборот. Топать через джунгли – все равно что взбираться по огромной скользкой лестнице из говна, собранной Древними для каких-нибудь великанов. На кой черт они вообще нужны?
Я скажу. Чтобы гордым детям Аргуса было, что покорять. Дело в том, что Титаны очень любят дренеев. Когда Аман’Тул слышит «Шанияр» у него встает так дико, что его вселенский хер попирает сами основы мироздания. Поэтому он создал джунгли, чтобы самые злобные дети гор ковали здесь свой дух, жрали заживо все, что движется, ползает и летает, трахали здесь друг друга до изнеможения, заполоняя этот дикий край своими ебаными детьми, которые с рождения знают, как правильно резать глотку врагу и с первого взгляда понимают, смертельное ранение у товарища или нет. Чтобы им было, в чей череп всаживать древко испещренного снарядами флага перед тем, как они сожгут дотла очередной мир. Чтобы лучшие из них, те, кого пожрала эта вонючая земля, вознеслись туда, где посреди Великого Ничто высится великой красоты дворец, туда, где заседает Пантеон. Чтобы и после смерти закаленные в адском горниле войны благодарные эредары сторожили покой Титанов от всяких мудаков.
Оглянись по сторонам – так этот край и живет. Не успевает что-то где-то отмереть, как на его догнивающих останках произрастает нечто во сто крат более злобное и живучее. Природа – жестокий учитель, а мы стали очень усердными учениками за тысячелетия битв.»
Дикая листва впивалась в огромного железного дровосека, прогрызающего себе путь сквозь джунгли. Обвивала его ноги корнями деревьев, немилосердно секла листьями измученную плоть, раз за разом вбивала на колени, в мокрую листву, в тягучую красную глину, в дерьмо. Под молчаливое одобрение жмущейся по теням лесной братии.
Шанияр несколько раз теряла сознание. Когда она в очередной раз пришла в себя, лицом в какой-то вонючей, мокрой пизде, пред ней предстала одна из тех теней, следовавшая по пятам за ней с самого начала. Рогатая пыталась не терять ее из вида, барахтаясь в глине в попытке встать на ноги. Но «тень» и не думала скрываться, с состраданием, казавшимся оскорбительным, следя за каждым движением дренейки.
Тролль, мужчина. Старик, сгорбленный, опирающийся на кривоватый посох. Его лицо неподвижно, но глаза смеются, устало, болезненно, словно все это он уже когда-то видел. Недвижимой колонной он высится в двух-трех метрах, не бежит, но и не делает и шага навстречу, молча смотрит.
Его сострадание улетучивается из его дряхлого тела сквозь пулевые отверстия, одно, другое, третье, прошивающие его насквозь, мешая кровь, ошметки костей и выделения трухой. Он оседает на землю у покосившегося троллиного обелиска, подернутого мхом. Продолжает смеяться, одними глазами, жалобно и будто бы даже благодарно. Перед тем, как его голова превращается в жуткую мешанину из крови, лицевых костей, черепных жидкостей, выбитых зубов и рваных тканей. Его кожа вытягивается, кажется ненастоящей, отлитой из воска, в то время как разнесенная в клочья половина черепа – самой что ни на есть реальностью.
«Миротворец» в руке Шани все еще оплевывается короткими, злобными щелчками в изрешеченное тело тролля, повинуясь почти механическому, иступленному движению кисти, а рогатая уже следует мимо, едва ли придавая этому происшествию какое-то значение. Выстрелы тонут в разразившемся грохоте полночной бури. Все вокруг застилает сплошной пеленой проливного дождя, пришедшего словно бы из ниоткуда. Гребаные джунгли.
Она продолжает продираться вперед нехоженой тропой. Пытается думать о чем-то приятном. Пред мысленным взором предстает райский сад далекого, безмерно далекого мирка. Мама, флористка, подчинившая себе маленький уголок Светом забытого края. Она тепло улыбается ей, Шани, перелистывая страницу древней книги. Интересной. С картинками. Правой рукой мама тепло поглаживает дивной красоты волосы малютки Шани, левой – от бедра отстреливает из «Миротворца» фел-орков, потоптавших ее чудные цветы. Это неправда. Так никогда не было.
«О чем-то приятном, дьявол,» - одергивает она себя заплетающимся языком, балансируя на грани сознания и забвения.
----------------------------------------------
Она снова в древнем Аукиндоне. Там, где великой силы разум наару, забытый, потерянный, покоится в бесконечной дреме на останках древнейшей машины, одного из редчайших даров Титанов. Или слово «дар» лучше поставить в кавычки?
Ее разум раздирает в клочья беспрестанно расширяющееся Ничто, мириады мириадов светил увлекают ее в свою вселенскую свистопляску. Мысленный вой пронзает мироздание тугой волной, от Треугольника до Близнецов, усиленный великой мощью Универсального Конструктора. Шанияр тонет, захлебывается давящей Бесконечностью – и для неподготовленно бессмертного нет испытания тяжелей, быть везде и нигде одновременно.
«Почему?» разносит ее вопль по самым темным уголкам вселенной. Он привлекает внимание другого разума, не в пример более великого, мудрого,
цельного. Всей своей тысячелетней мощью он обрушивается на истерзанный рассудок потерявшейся меж звезд Шани, легко считывая все, что когда-либо знало, чувствовало, о чем когда-либо мечтало ничтожное создание. Он мог бы развеять ее с солнечным ветром одним лишь мысленным усилием, обрубком усилия, но… Оно забавляло его. Великим океаном он объял всю ее суть, впитался в ее кожу, поселился в ее глазах, оперируя при этом одной зиллионной частью своего сознания.
- Зачем? Давай я покажу тебе, что твои создатели хотят сотворить с тобой.
Водоворот светил он смахнул с темной материи сущего одним мановением руки, чтобы брезгливым движением устлать монохромно-черное полотно новыми – испуганный, растерзанный разум Шанияр спешно пытался объять новый порядок. Это оказалось… не в пример легче.
Считанные доли секунды ушли на то, чтобы она, следуя сетью, объявшей все мироздание, постигла несколько основных законов, на которых оно строилось. Бесконечность более не давила на нее тяжким грузом – наоборот, подчиненная единым законам, она оказалась предсказуемой, словно написанной под копирку. Частности разнились, но главное оставалось главным – от тех миров, где древнейшие механизмы высились над ледяными пустошами, до тех, где они покоились в бушующих потоках раскаленного жидкого камня. Молчаливые механические стражи Цикл за Циклом охраняли их вековые своды в преддверии той секунды, когда величайшая сеть оплетет все сущее, воцаряя торжество Порядка во вселенной. Смертные расы обожествляли эти механизмы, возносили тысячи тысяч хвалебных молитв своим создателям, покорно склоняясь перед ними – вся Вселенная пела в унисон с великим замыслом Пантеона, с каждым Циклом приближавшегося к тому заветному дню, когда будет низвергнут последний основополагающий закон мироздания, когда Бесконечное перестанет быть бесконечным.
Ее спутник, второй разум, не спешил торопить события – он дал Шанияр восхититься этим образом, насладиться тенью его былого восторга, вычленить каждую частность и рассмотреть со всех сторон. Этого было достаточно, чтобы начать сомневаться.
Секстет. Необычайно вытянутое звездное скопление. Так его называли предки, едва научившиеся прямо ходить и начавшие поглядывать на звезды. Шестой рукав, Светом забытый мирок, тончайшая атмосфера, дом причудливых аморфных созданий, делающих первые попытки покинуть пределы родного мира, который через одну десятую полноценного Цикла столкнется с каменным шаром-иномирцем, с которым они делят орбиту. Шани уже видит этот день наяву – за считанные мгновения прогорает метановая атмосфера их родного мира, смешавшись с кислородной смесью планеты-побратима. Предвидели этот день и мудрейшие низшей смертной расы, но их попытки покинуть родной мир раз за разом обращают в прах те, в честь кого они возводили величественные храмы и алтари – механические стражи.
Апофеоз. Второй и последний рукав скопления. Цветущий мир-сад, чьи обитатели осмелились ступить в сторону с заранее проложенного для них эволюционного пути, приблизившись к пониманию первородных процессов, темной материи, инструментария Титанов. Те бессмертные, которых они обожествляли как своих правителей, низвергли на их головы саму землю, аркану, пламя, время, которые они были призваны контролировать. За гордыню некогда величественная раса поплатилась всем – когда утихла буря, разорвавшая на части их маленький мирок, изувечившая, изменившая его до неузнаваемости, жалкая горстка выживших вновь начала свой путь с начала – с колеса. С первых паровых машин. С безостановочной грызней за горстку оставшихся минеральных ресурсов, показавшейся столь чуждой их предтечам, победившим и голод, и войны, и проклятие плоти.
Чем дальше – тем больше таких примеров, мир за миром, скопление за скоплением. Может – иллюзорный образ, а, может, и вправду альтернативное развитие мироздания, лишенное важнейшего элемента?
- Смешное маленькое создание. Ты думаешь, что я тебя обманываю. Ты льстишь себе, ничтожество. Ты просто первая, кто отважился спросить. Смотри дальше.
Наконец, вековая доктрина была опровергнута – более никакого развития. Там, где Бесконечность подпирала само Ничто, крепко-накрепко легли швы тугих арканных потоков, связанных единой сетью сквозь мириады миров. На мгновение, Цикл-другой, все сущее застыло в стазисе… чтобы спустя великое множество Циклов с момента Начала, наконец, приступить к завершающей стадии замысла.
Вселенная разорвалась колоссальными объемами энергии, струившейся сквозь сеть. В последнем броске целые звездные скопления обращались мириадами сверхновых, выплескивая непомерное количество энергии вдоль проложенных творцами каналов – в немилосердном вселенском пожарище миры прогорали за доли секунды, но ни капли их некогда хаотичного биения не пропадало, все становилось частью целого. Последней агонии беспорядка перед тем, как весь жар звезд пребудет в равновесии. Отсчитывали свои последние секунды древнейшие механизмы, транслировавшие тугие потоки некогда-материи сквозь долгие световые годы, чтобы спустя мгновения быть погребенными в ярчайшей из вспышек, покорно склоняли головы их механические хранители, покорно склоняли головы их смертные рабы.
Они… гасли, одна за другой. Покуда все мироздание не потонуло в пугающе-жуткой тишине Сингулярности – одной ужатой до точки всей энергии вселенной. Неимоверно яркой и горячей, но умещавшейся на ладони крошечной песчинкой всеобщего равновесия. Здесь было невообразимо… Тесно. И глухо – ни единого сигнала не пробивалось сквозь холодную пустоту, вгрызавшуюся в кожу. Сверхвосприятие обернулось против нее самой – сознание иступленно пыталось объять хоть что-то за пределами Начала, но все тщетно – мрачное, холодное Ничто простиралось повсюду. Бесконечность на коленях, униженная, растоптанная, отчаянная.
- Ты спрашивала, почему. Теперь ты видишь, - в голосе его спутника больше не было первородной ярости, пренебрежительного высокомерия и разрозненных флюидов безумия. Но вековая тоска.
- И как нам сражаться с бессмертными?
Ответ не заставил себя ждать, здесь, где величайшему разуму более не было нужды концентрироваться на мелочах:
- «Бессмертными»? На тебя действует проклятие плоти, да. Но это фикция, мусор, которым они надеются держать тебя в узде. Твоя энергия, твоя воля и твой разум – вот, что действительно важно, вот, что они пытаются у тебя отобрать в первую очередь. «Смерть» - это уловка для слабых духом. «Смерти» нет. Одним фактом своего существования ты уже опровергаешь все их доктрины.
- Значит, нам стоит прибегнуть к их методам – жечь, лгать, подчинять?
- Нельзя смотреть на эту битву так ограниченно – ей нет ни конца, ни края. От тебя самой не зависит ничего, маленькая Шани. Легион был, есть и будет, так же, как и Пантеон. Никто не заставляет тебя выбирать сторону. Сложные системы, как твой разум, подвержены непредсказуемым изменениям за счет малейшего изменения обстоятельств. В этом и есть прелесть свободного разума, это и есть основа теории хаоса.
Холод пробрал Шанияр до самого нутра. Здесь было невообразимо холодно. Почуяв ее слабость, Разум будто бы смилостивился. Он трепетно объял маленькое создание. Перед тем, как все сущее потонуло в ослепительно-яркой вспышке разорвавшей Ничто Сингулярности, рождающей новую вселенную, на самой периферии восприятия до ее слуха донеслось усталое, ласковое: «Да будет свет».
Холод и вонь пробрал Шанияр до самого нутра. Стоило угаснувшему было сознанию вновь вернуться в истерзанное тело, она едва не захлебнулась в грязной луже запаха кодоевой ссанины. Берег реки. Назферити. Кхель, как же далеко она ушла в джунгли. Вокруг по-прежнему бесновалась буря, за сплошной пеленой дождя едва можно было различить что-то дальше двадцати ярдов.
Невероятно хотелось пить. Переборов отвращение и брезгливость, Шани склонилась над воронкой в песчаной косе, жадно глотая вязкую, отдававшую гнильцой воду, в которой, к тому же, наверняка обитала колония каких-нибудь не видимых глазу паразитов. Плевать. Захлебываясь кашлем, она делала глоток за глотком – кажется, огромное создание могло бы опорожнить разом половину реки, если бы…
Если бы очередная вспышка молнии не выцепила из рева бури, извечной темноты четко обозначенный силуэт, метрах в пяти, не дальше. Человек, мужчина, вооружен. Истрепанный, грязный штормградский лев отсвечивал благородным серебром во вспышке, перед тем, как все сущее вновь кануло во мрак. Страшно. Кто бы мог подумать, что этому нелюдимому порождению Искривленной Пустоты, как когда-то ее окрестил Бераскона, вообще может быть страшно?
Страшно должно быть обезьяне, укутавшейся в вымокшую насквозь накидку на манер пончо-дождевика. Оставленному товарищами здесь, в самом сердце бури, на ненужном посту, на который никто никогда не нападает. Вода паутиной струек сбегает вдоль пол широкой кожаной шляпы, затекает за шиворот, вода, вода, повсюду сраная вода. Бранится сквозь зубы, без особого усердия оглядывая тенистые джунгли за песчаной косой. Пытается прикурить, да куда уж там. Дуло потрепанного карабина, беспечно болтающегося у бедра, смотрит в песок из-под плаща.
Мрачное торжество мешалось в Шанияр с первородным страхом. Копыта вязли в мокром песке, каждый шаг навстречу человеку отдавался новым приступом боли, выходил неказистым, неуверенным. Не будь чертового ливня, на шум сбежались бы посмотреть все курценовы шавки – и пьяная в усмерть стальгорнская бригада громит кабак потише. Она и не таилась, покуда человек стоял к ней спиной, но спешила подойти как можно ближе. Страшно. Стертые пальцы сдирают с шеи толстую металлическую нить с задорно позвякивающим жетоном. Опаленную, почерневшую, едва ли не с наслоившейся поверх плотью. Бесполезная железка соскальзывает с нити под ноги, в то время как Шанияр оборачивает струну вокруг кисти, плотно сжимает в кулаке.
Штормградец в паре шагов – его широкая, по меркам смертных, спина, кажется чем-то неестественным, ненастоящим, самой рогатой ситуация кажется фантастической, пугающей – как он умудрился ее проглядеть?
Оставив тщетные попытки закурить самокрутку, человек, выругавшись, отбрасывает ее в песок, медленно так, вальяжно, словно нехотя оборачивается через плечо, под плащом опуская руку на цевье карабина. Мир взрывается ослепительно-яркой вспышкой, которая пугает их обоих до одури – за считанные мгновения до того, как на землю обрушивается грохот небес, они успевают разглядеть друг друга.
Испещренное морщинами лицо смертного навеки отпечатывается в памяти дренейки. До мельчайшей детали, от первобытного ужаса во взгляде до последнего мрачного осознания неизбежного. Он боится, он
еще не знает о величайшем обмане. Ему простительно.
Свист рассекающей наэлектризованный воздух проволоки режет слух и сквозь шум грозы. Раскаленная нить впивается ему в лицо, уродливым рваным шрамом раскраивая его на две половины, вскрывая носовую перегородку брызгами крови, выбивая глаз, рассекая губы. Истошный вопль штормградца тонет в грохоте разгулявшейся бури, он падает на землю, обделывается от боли, едва ли видя перед собой что-то, кроме мокрого песка и фонтанирующей крови. Он пытается звать на помощь, но на спину ему опускается тяжелое колено, а горло вмиг стягивает стальной нитью. Наконец, он находит покой, когда с жутким хрустом гнущихся хрящей и сорванных позвонков его голова отсоединяется от тела.
Тихо, вдруг стало пугающе тихо. Буря утихала? Нет вроде бы. Но словно отступила за незримую стену апатии.
Этот бросок стоил Шанияр значительных сил. Нужно было передохнуть. Утереть воду, кровь, сажу с лица, отвести за рог грязную, провонявшую мертвечиной и серой копну волос. Силясь сдержать новый приступ кашля, она задрала плащ штормградца, небрежно срывая заклепки на подсумках человека, выворачивая наружу их содержимое. Записочки, книжечки, скляночки, россыпь патронов, простенький жестяной символ Святого Света. Странно, но теперь, когда их владелец, этого вороха маленьких солдатских вещиц, безвольными двумя сотнями фунтов дохлого мяса лежал на песке, весь этот хлам вдруг показался дренейке чем-то запретным, почти сакральным. Словно… Ты заберешь одну вещицу – и этот старый хер будет являться тебе в кошмарах, трахать твою сестру и изводить тебя до умопомрачения.
На грани которого она всегда балансировала.
Выругавшись сквозь зубы, великим усилием Шанияр все-таки поднялась на ноги, ограничившись карабином штормградца, обернув его обрывком выцветшей накидки. Без страха, но с гнусненьким таким предчувствием она ступила в неспокойные воды Назферити.
Сознание иступлено выло: «Куда ты идешь? Тебе не перейти эту реку. Вот тысяча и один довод в пользу этого.» Сердце скромно отвергало их, на каком-то своем, плохо вербализуемом уровне чувствуя шаткую твердь под ногами. Здесь был брод. Здесь должен быть брод, даже если его нет.
Десятки злобных речных тварей впились острыми зубами в ошметки плоти, обгорелые останки поножей. Или ей просто показалось? Течение так и норовило увлечь за собой самоуверенного человечишку, а капли, разом ставшие свинцовыми, немилосердно хлестали ее по лицу, но Шанияр упорно шла вперед, ступая вперед тропою сердца, пока еще неосознанно. Воды было неимоверно много – она дышала водой, едва различая, куда ступает. Отчаявшийся разум тщетно пытался осознать себя в этом беспросветном мраке – не оступилась ли она? Не свернула ли с пути, сбилась, бредет навстречу своей погибели? Но все смешалось. Вода подступала все выше, уже касаясь подбородка. Шанияр давно выронила карабин на поживу речной твари, отчаянно пыталась удержаться на ногах.
Продираясь сквозь извечный кошмар, она потеряла счет времени и пройденному пути. Когда сквозь пелену дождя начали проступать очертания берега, она не сразу и приметила их, волоча непослушное тело сквозь долину смертной тени, на грани сознания и гнилостного, сладковатого забытья илистого дна. Зашедшееся барабанным боем сердце молило изможденную плоть об одном: только бы его хватило еще ненадолго, совсем на чуть-чуть. На том берегу высилась хижина на сваях, покосившаяся, неказистая, игрушечная. Будто бы – несколько шатров. У самого берега – наполовину притопленная в воду бамбуковая клеть. Кажется. Шани уже не помнила.
Мысли ее были обрывочны, по-детски чисты и наивны: «Опять больно. Как же я устала. Совсем немножко – будет глупо, если все это зря.»
Нужно было выйти из воды. «Зачистить» спящий лагерь, пока была возможность. Но она бы скорее выползла на влажный песок выброшенной на берег рыбиной. Там же все бы и закончилось. Нет.
Из последних сил она добралась до клетки, впившись в решетку обессиленными руками. Повиснув на ней, что на распятии. Было хорошо. Ее колотило дрожью, из жара бросало в холод, зубы отбивали чечетку, но биение сердца успокаивалось, каждый удар чуть запаздывал за предыдущим. Но это не страшно. Она чувствовала себя заблудшим сыном, спустя долгие годы вернувшимся домой, туда, где его изо дня в день ждали, трепетно храня в первозданном облике все, что было ему дорого.
Сквозь прутья решетки на нее смотрела маленькая девочка, та, которая любит математику, книги и сестру. Россыпь веснушек по щекам, дивной красоты волосы, которые и сейчас казались прекрасными. Она не узнала Шанияр – и немудрено. Кажется, она плакала, вцепившись маленькими синими ручками в дверь клетки, глотая воздух и силясь удержаться над водой. Шани плакала вместе с ней, впервые за… Черт знает, за сколько лет.
Изнуренное тело взревело в последнем усилии – хлипенькая, подгнивающая дверца поддалась, с хрустом рассыпаясь трещинами. Рогатая вновь налегла на клетку, заметно накренившуюся. Оплевываясь водой, кровью и плохо различимой бранью, сорвала дверцу с корнем, едва не потеряв равновесие. Девчонка в клетке жалась в дальний угол, с ужасом следя за Шани. Когда дренейка попыталась вытащить ее… она ужаснулась сама.
[свернуть]
Ответить с цитированием
Сообщение от Детки Пикассо
