Алиса отказался. У него была какая-то долбанутая фобия насчет того, что якобы ранение в живот легче переносится на пустой желудок. Сехмет, которая знала по себе, что разницы никакой, и так, и эдак будешь визжать, как сучка, его предубеждений не разделяла:
- Беф а ля мод, альтеракский бри и «Шато Довиль» на пятый столик, пожалуйста. И не забудьте салфеточки. Господа снаружи изволят жечь-с дерьмо, - Шани указала хвостом в направлении наспех сколоченных нужников, вокруг которых уже околачивалась «говеная бригада» с ведрами, лопатами и канистрами. Смотри-ка, а ей в свое время и грязной повязки не выдали, не то что маски. Счастливчики.
Шеветта звонко рассмеялась, вновь прильнув к лоснящейся от пота темной коже дренейки, запуская руку ей в карман брюк, где, как она знала, наемница прятала леденцы. Скользнув взглядом по циферблату ручного хронометра, Шанияр послушно сделала вид, будто ничего не замечает.
«Ремнем бы ей да по заднице.»
Ливень, наконец, утих. Он мог бы стать долгожданным душем, заветной халявой, чтобы прямо всем лагерем повыскакивать из блиндажей, да с мылом и мочалкой в обникмку, не зстань он ее в полном обвесе, топающей через джунгли. Так еще и Алиса, сука, всю дорогу до Разлома не затыкался, мол, все, суши весла, сезон дождей неделей раньше. Полгода, считай, без солнца. Заткнулся, слава Древним, как отступил назад, на дистанцию. И ливень тоже заткнулся. А Сехмет, как обычно, шедшая в авангарде с мачете наперевес, как-то привычней было винить черножопого ублюдка в том, что накликал на ее голову и дождь, и сыреющие в бандольере патроны, и вообще свою гнусную рожу. Тот, конечно, ни в чем не был виноват, кроме того, что родился, но иметь какой-либо вменяемый объект ненависти было все же приятней, нежеди проклинать судьбу или собственную глупость – как на парад вырядилась, сука. Полный комплект.
Оглянувшись через плечо, Сехмет не сдержала довольной улыбки. Предусмотрительно не срубленная ею ветка хлестко вдарила Алисе по роже. Будет внимательнее в следующий раз. Отчего-то мысль о том, что дитю вонючих тоннелей ночной переход доставляет немногим больше, чем ей самой, умерил ее гнев. Он боится же.
Безлунные ночи Шанияр не любила, а уж безлунные ночи в Тернистой – тем более. Так что к своей наблюдательной позиции они добирались медленно и осторожно, даже по меркам неторопливой дренейки. Тропу она выбрала более-менее хоженую, что одновременно было ее недостатком. Пару раз они останавливались, вслушиваясь в шум ночных джунглей – стрекот и писк мелкой кровососущей живности, стук опадающих с листьев капель воды, журчание ручья, вдоль которого они шли. Коль скоро ни хрена не видно, отчего бы и не послушать. Один раз наемнице показалось, будто бы она услышала ружейный выстрел неподалеку. Впрочем, ей никогда ничего не «кажется» - она действительно слышала, как сухо «хрустнул» мушкет. Где-то поблизости отирались другие патрули, и следовало быть осторожной. Ну ум сразу же пришла связка пароль-отзыв, но она так и не понадобилась. Они с Алисой еще немного посидели по кустам, но к ним так никто и не вышел.
«Вот и славно,» - подумала дренейка, давая Алисе отмашку «выдвигаемся».
А во второй раз она задержала его, выставив кулак, просто потому что тот опять начал скулить. В кромешной тьме тот, конечно, сигнала не увидел, налетев на нее сзади, за что удостоился звонкой оплеухи (Шани его почти погладила) и крепкого солдатского словца, одного из тех, которых она нахваталась в Седьмом Легионе.
Но заткнулся сразу же – и на том спасибо.
Вдоль ручья они, наконец, вышли к реке – одному из ответвлений Назферити. Они, не таясь, вышли к холму, поросшему низким кустарником – наблюдательному пункту, облюбованному картелевскими наймитами. Их никто не окликнул, часовых нигде не было видно – это был дурной знак. Так что они с Алисой разделились и зашли на холм с двух сторон – Сехмет считала, что нельзя быть слишком осторожным.
Худшие опасения не подтвердились – судя по всему, предыдущий патруль просто не дождался их (а наемники должны были подойти к вечеру, если бы не чертов ливень), и, в привычной для этих горе-вояк манере отправился обратно к форту другой тропой, хлестать самогон и мять мясистых телочек. Оставив свой наблюдательный пост.
Тупые скоты.
Наверное. Сехмет саму разрывало надвое ее презрение ко всякому непрофессионализму и осознание стратегической бесполезности этого пятачка твердой земли у черта на рогах. Слишком удален от форта, слишком близок к Треугольнику, сплошь открытый, простреливаемый со всех сторон – отсюда если кого и углядишь, то сам недолго останешься незамеченным. И пущенную сигнальную ракету вовсе не обязательно заметят в Ливингстоне, в такую-то погодку – только раскроешь свою позицию для любой гадины со ржавым мушкетом. А если и заметят, то скорее свои задницы будут спасать.
Приятного, в общем, немного – бездымная печка, выдолбленная в камне, припрятанные остатки рисового шнапса и почти-не-дырявый пончо Алисы, которое можно натянуть меж кустов и камней. До первого серьезного порыва ветра.
Первым делом Алиса развалился на земле, опираясь о приклад карабина. Фыркнув, Шанияр обошла холм, вглядываясь во тьму полночной дикой байу. Над беспросветным мраком заболоченной речушки с противоположной реки нависал еще более мрачный монолит густых зарослей. Впрочем, какую-либо границу между сушей, водой и небом можно было обозначить лишь умозрительно – в пасмурную, жаркую ночь даже звезды не освещали низину. К счастью, Сехмет не нужно было видеть все – этот участок она знала, как свои пять пальцев. Единственный брод на несколько миль вокруг, и тот вонюч и вязок. Она не помнила, чтобы кто-то когда-либо пользовался им.
Угли в маленькой землянке все еще теплились – по-видимому, картелевские наемники, которых они сменили, ушли отсюда не дольше часа-двух назад, так и не дождавшись смены. Тупые непрофессиональные мудаки. Как и большинство из этих горе-вояк. Их счастье, что эти гнусные земли не сдались никому, кроме троллей.
- Эй, Шани, что по куреву? – окликнул ее Алиса, щелкнув крышкой своего портсигара.
Сехмет, державшаяся чуть поодаль, едва удостоила его взгляда – громада громад, она казалась такой же естественной частью тихой ночи, что и приглушенный шум воды, и зловоние болотной тины. Благородный обсидиан темной кожи во мраке казался иссине-черным. Вырви-глаз-черным. Задница пантеры в безлунную ночь.
- В патруле не курим. Ты правила знаешь.
- Жа-адничаешь.., - гнусную лыбу Алисы Сехмет различила и с пяти шагов, протянувшихся меж ними пеленой мрака. И ощутимой, липкой неприязнью, которая, казалось, выступала по коже вместе с потом.
- Последняя, - невозмутимо парировала дренейка, извлекая портсигар из заднего кармана жестких брюк.
- Собралась жить вечно? - отозвался Алиса, по такому случаю даже отодравший задницу от земли, вразвалочку направившийся к ней.
- Вообще-то, да, - солгала Шанияр.
Велико было искушение хорошенько заехать ему промеж глаз. Наверное, стоило. Определенно стоило. Но что случилось, то случилось – вытянув пальцами «белого солдатика» из портсигара, он отступил на шаг назад, прикуривая от штормовой спички. Разорвавшей ночь пламенем рождающейся сверхновой, на мгновение ослепившей наемницу, выхватившей из тьмы лицо Алисы, показавшееся дренейке отлитым из меди. Даже на землю не прилег, мудила.
- Знаешь, Шани, все-таки скотина я та еще. Последнюю, у нас говорят, даже вор не берет, - заговорил он, выдыхая дым в небо.
- Это правильно говорят, - в смешные обезьяньи приметы Сехмет не верила. Зато охотно верила в обезьянью жадность и глупость, свидетелем которой и являлась.
- Я вовсе не такой кретин, каким кажусь, - вдруг разразился Алиса. – Это все просто очень странно. Ну, я говорил. Этот гребаный лес такой огромный, а теперь и вовсе кажется бескайним. И я – у самого подножия, и потолок, то есть небо – оно так высоко, что не дотянешься рукой, и все оно движется, шуршит, скребется, подбираясь ближе. Ты понимаешь?
Расширенные черные зрачки Алисы в ночи казались и вовсе огромными, они исступленно бегали туда-сюда, а взгляд наемника скользил по небу. Тлеющая сигаретка будто бы прилипла к нижней губе, взмокшая темная грудь под шерстяной шинелью лоснилась мазутным блеском.
Ей стоило внимательней приглядывать за мелким ублюдком, подумала дренейка с досадой. Вслух же она сдержанно ответила:
- Конечно. А теперь тащи свою задницу вниз, к броду. Нужно убедиться, что никто здесь не проскользнул на пересмене.
Она надеялась, что Алиса не заметит ее снисходительной усмешки. Ну что значит «надеялась»… Ей было, конечно, наплевать, но тот все-таки успел накидаться по дороге и вообще всякого за сегодняшнюю ночь натерпелся. Но куда уж там, все он, скотина, заметил, не будь тоннельной крысой.
Наемник не шелохнулся. Карабин в землю, ноги на ширине плеч.
- Ты зря смеешься. Я же родился в Дыре, света белого годами не видел. То было до того, как сучьи маги
угнали мой город. Там же теперь сраная воронка – что от «камнебойки». Сотни «камнебоек», тысячи, - тут голос Алисы дрогнул, но он снова взял себя в руки. – Я же к тебе друзья не набиваюсь… Сехмет. Но мне нужно было куда-то идти, а я же ни хера не умею, кроме как ползать по сранным тоннелям… Я таким родился. Разве ты можешь ненавидеть человека за то, что он родился?..
Наконец, и ее, Шани, терпение лопнуло. От ублюдка за три шага разило «белым шепотом» или чем похуже. Она уверенно шагнула навстречу с твердым намерением выгрызть Алисе кадык. На мгновение ей показалось, словно ее гнев вдруг обрел физическое воплощение, сорвав этому недоноску пол-головы, обильно оросив землю осколками костей и брызгами черепных жидкостей, и, обжигая ее щеку, с мерзким свистящим звуком устремился дальше, куда-то ей за плечо, чтобы попытаться пресытить свою дикую, неуемную, лежащую вне смертного понимания жажду.
Дренейка инстинктивно подалась в сторону, подхватывая уже мертвое тело, кусок мяса и дерьма. В иное время и при других обстоятельствах она, может, и нашла бы забавным тот факт, что обильно орошенная кровью самокрутка, которая Алису и убила, осталась тлеть в сведенной смертельной судороге челюсти, но теперь оно отчего-то показалось еще более гнусным.
Да и, мягко говоря, как-то не до того было. Шанияр, за мгновение до того, как пулей снесло скальп Алисе, успела зацепиться взглядом за дульную вспышку на том берегу. И, припадая у распростертого на земле тела на колено, готовилась послать этому квель-таласскому рейнджеру с допотопным дедушкиным штуцером пламенный ответ. Идентичный, с точностью до дюйма.
Состригая на низком подлете кустарник и высекая искры из камня, секундой позже подоспела добавка. И еще. Вот тебе и «дедушкин штуцер».
В общем, Шани побежала, чуть ли не на заднице покатилась с холма, рюкзаком собирая клину и папоротник. Чтобы у самого основания лицом к лицу столкнуться с группой вооруженных людей - едва различимых на темном фоне зарослей силуэтов, по-видимому, удивленных неожиданной встречей не меньше ее самой. А иначе и необъяснишь, почему застигнутая врасплох мрачная процессия не нашпиговала пулями ее толстую инопланетную тушку, резво приударившую в противоположном направлении, в самую гущу зарослей.
Хотя, пожалуй, дело было еще и в том, что, повинуясь отточенному за годы практики рефлексу наемницы, два ствола «Уравнителя» обдали цепочку нападавших пламенным дождем мелкой дроби, в один короткий миг смешав кучей ночь, пламя, листву, дым пороховых газов и истошнеые вопли.
В общем, раскаленным метеором, рогато-копытной квинтэссенцией ярости проложив себе дорогу сквозь беспорядочно мечущееся царство теней, шороху Сехмет навела порядочно.
И, кажется, она только начинала. С проворством и нахрапистостью, казалось бы, чуждыми дитю гор, она наугад неслась сквозь джунгли реактивным снарядом, пущенным из гномьей безоткатки. Мешая праведный страх за свою шкуру с каим-то противоестественным, противным всякому живому удовлетворением от хода дикой гонки. Это мрачное, почти фаталистическое удовлетворение было сродни болезненной усмешки на лице того, кто только что заметил, что потерял обе ноги, но чьи руки все еще были способны убивать.
Запоздало пущенные вслед пули свистели мимо, гулко разбивая в щепы древесную кору, с противным уху треском вспарывая землю и камень. Сехмет разок даже обернулась, чтобы навскидку зарядить пулевыми по вспышкам. Пускай преследователям жизнь медом не кажется.
Тогда-то что-то жахнуло рядом. Взметнув в воздух все дерьмо и пламя мира, набатом всех лордеронских колоколов вдарив по перепонкам, веером смертоносных осколков исполосовав влажный, тяжелый воздух, «ухнувший» в легких, пронзивший грудь острой болью.
Сехмет, которая в ту же секунду больше всего на свете возжелала сжаться до размеров спичечной головки, упала на землю, вернее, ее, что беспомощную двухсотфунтовую куклу, вмяло в вонючий, липкий травяной настил. Выставленный вперед штык увяз в земле, а приклад стальной наковальней ударил в плечо.
Мертвецкая тишина навалилась на нее сверху вместе с запоздало опадающими комьями земли и ошметками листьев.
Невесомо, бесшумно опустился чей-то ботинеок на высокой шнуровке рядом с ее распростертой на земле ладонью. Шанияр разглядела каждую трещинку, каждый дефект черной кожи. Толстый слой красной глины на высокой подошве. Крестообразную шнуровку. И все – в кромешной тьме, вязкой, ватной тяготе обступившей ее со свех сторон тишины. Это показалось ей галлюцинацией. Человек, судя по всему, позволил вспышке гранаты ослепить себя – а иначе и не скажешь наверняка, как он сразу не заметил распластавшуюся у его ног рогатую.
Карабин она выронила, когда потеряла равновесие. Случившееся несколько мгновений назад казалось полузабытой трагедией далекого прошлого. Рука бесшумно скользнула за спину – к ножу, к пистолетному подсумку, к чему угодно. Когда человек начал оборачиваться, заносить над ней сапог.
В одном решительном броске по раскаленной земле мышцы и нервы дренейки вытянулись сквозь Ничто одной дрожащей, готовой вот-вот лопнуть струной. Увлекаемый вниз человек испуганно вскрикнул, когда в месте с острой болью, пронзившей щиколотку волной влаги и пламени, почувствовал, как тянут его в саму преисподнюю чьи-то крепкие, отнюдь не дружеские объятия. Еще до того, как его тело коснулось земли, его убило мощным ударом в челюсть – с утробным хрустом выбитых позвонков его смешная обезьянья головка неестественно запрокинулась назад.
Сехмет нащупала в темноте «Уравнитель». Прижав его к груди, прикладом на сгиб локтя, она откинулась спиной к стволу дерева, испещренного отметинами осколков. Пускай она едва ли ощущала свое тело как собственное, а сквозь ватную пелену тишины пробивались разве что отдельные звуки, доносившиеся словно откуда-то издалека, наемница если и потеряла ясность и остроту мысли, то ненадолго.
Если погоня еще продолжается, то после нескольких пуль, пущенных в ответ, эти ребята уже должны знать, с кем связались. И, коли мозгов у них побольше, чем валяющегося у ее ног сопляка с кортиком, ее уже обходят со флангов.
Чертыхаясь, дренейка освободилась от лямок рюкзака. Прямо даже сердце сжалось – более всего жалко было, конечно, сверток табака и бутыль Солянки, оставленнную на поживу стервятникам. Но то было необходимостью, если она и впрямь надеялась оторваться от отряда вооруженных людей, гнавших ее налегке. Компромиссное решение быловскорости найдено – наступательная клепаная болванка, сорванная с крепления на плече. Предохранительная скоба заботливо пережата ремнем рюкзака, чека выброшена в кусты. Тут уж ни нашим, ни вашим.
Дренейка уже начали подниматься на ноги, опираясь о карабин, когда взглядом уловила белое пятнышко у распростертого на земле тела. Испуганно метнувшееся в заросли, только учуяв чужое присутствие. Какой-то дурацкий грызун из местных – Шани плохо в них разбиралась.
В общем, резво рванув следом, она вскоре оставила позади и рюкзак, и часть разгрузки, и мертвое тело, но не преследователей, не преминувших дать о себе знать ружейным стрекотом ей вслед. Но она, вгрызающаяся в непроходимые заросли клыками, едва это заметила. Как не сразу заметила и то, как густой лес сменился сперва редким подлеском, а затем – испещренным частично заросшими воронками полем. Там, где ночь отступала перед стеной густых зарослей, высился мертвый остов корабля, когда-то разрывавшего облака воем турбин.
В дикой гонке вслепую ее угораздило выскочить к Железному, мать его, Треугольнику. Что, в общем-то, было неудивительно, а все равно паршиво донельзя.
Загнали ли обезьяны ее сюда намеренно? Как долго она вообще неслась, сломя голову, через минное поле? Гулкие окрики на Общем только прибавили ей решимости. Шли бы они на хер. Они не сунутся сюда, а она сунется.
Перехватив карабин за цевье одной рукой, Сехмет со всех ног бросилась в липкую паутину векового страха неизведанного, воплотившегося в точайших нитях проволоки, натянутой в высокой траве, чутких стальных отростках, подрагивающих на ветру, тусклом проблеске полуживых рун-датчиков. С первородным ужасом, удивительным образом соседствующим в ней с отчужденной решимостью и предельным натяжением каждого нерва, она на полном крейсерском ходу разорвала эту паутину, каждую нить, все до единой, ошметками повисшие на ее широких плечах. Шанияр не помнила, чтобы хоть раз чувствовала что-то подобное – ни когда приставляла к виску револьвер, сухо щелкнувший уже четыре раза за игру, ни когда перед ней разверзлась во всей мощи величайшая из пустынных бурь. В ней тогда не было этой противоестественной уверенности в том, что с ней ничего не случится, если она будет бежать
достаточно хорошо.
«Собралась жить вечно?» - «Вообще-то, да.»
Громада упавшего ганшипа теперь застилала все – от хмурых небес до узкой полосы земли, которую оставалось преодолеть – двадцать ярдов, не больше.
Она и вправду неплохо шла, пока за спиной не треснула, разверзаясь пламенем, сама земля. Сехмет видела это, как наяву – погасла руна, дождавшись, наконец, своей добычи за долгие годы ожидания. За долю секунды прогорел пороховой заряд, вызволяя крохотный шарик, начиненный плотно спрессованной смертью, из земляного плена – он взлетел на высоту полутора метров, вращаясь в диком танце, преисполненном одновременно апатии и бессмысленности. Чтобы затем разорваться россыпью света тысячи звезд. «Попрыгун Джим» - вот как ласково прозвали этого ублюдка картелевские умельцы.
У ног Шанияр промелькнуло знакомое белое пятно, проворно юркнувшее в воронку неподалеку, точно предчувствуя беду. Дренейка, плохо отдающая себе отчет в том, отчего мгновение растянулось вечностью, под смертоносным градом мелкой картечи обрушилась следом. Она так и не почувствовала удара – кроличья нора под ней разрослась до размера Вселенной, ни конца ей, ни края.
--------------------------------------------------------------------
Шанияр снился странный сон.
В нем она ползла на карачках по скользкому вонючему тоннелю в поисках выхода. Ее сердце билось чаще обычного, а сбивчивое дыхание выступало испариной на мутновато-зеленых линзах противогаза. Ее тоненькие черные обезьяньи ручки впивались в глину с такой силой, будто на миг ослабишь хватку – и она тут же пожрет, засосет тебя, сомкнется над тобой десятками тонн породы, и не отпустит, никогда и ни за что, долгими тысячелетиями неизбирательной пытки перемалывая тебе, еще дышащему, кости.
В общем, ей здесь ни хрена не нравилось. Ни на одну сраную секунду. С головой отдавшись панике, она исступленно металась лабиринтом подземных тоннелей, давно забыв пройденный путь.
Луч ручной лампы выловил из темноты чью-то мозолистую, загрубевшую трехпалую стопу. Непорядок – она уже была здесь. Ее рука нашпиговала этого тролля свинцом. Мысль о том, чтобы свернуть назад, казалась ей почти кощунственной – после всего того, что она пережила!
Нет, там, в прошлом, остались только ужасы и тьма, а спереди, подрагивая над лучом лампы, витает в парах нервно-паралитического газа призрак надежды. Надо только перебороть себя еще раз, проползти через это жуткое место, грудь к груди, лицом к лицу с искажённым смертельной судорогой призраком прошлого. Хорошо, что она все-таки не чувствует запаха.
Но только она начинает пробираться вперед, поверх распростертого в луже крови и выделений тела, как обнаруживает, что тоннель стал слишком узок, даже для ее хрупких обезьяньих плечей. Он не осыпается, но тихо зажимает ее в плотные тиски, не давая пошевелиться – ни двинуться вперед, ни отступить. Масло в лампе кончается, и она тухнет, оставляя Сехмет одну в хладных объятиях мертвеца. Двух мертвецов.
Затем она зачем-то стягивает с головы противогаз, и в этом паническом жесте она словно стягивает с себя кожу – былых страхов, былых слабостей и былого невежества. Ей страшно, она голая, она должна умереть жуткой смертью, но не умирает. Вместо этого стены тоннеля словно нехотя отпускают ее из своей мертвецкой хватки. Или это она становится меньше, еще подвижней, еще… свободнее?
С новой силой она бросается вперед, оставив позади и револьвер, и противогаз, и лампу. И без них от ее острого взгляда не укроется ничто. Ей больше нечего бояться – ведь она никогда не вернется сюда.
[свернуть]
Ответить с цитированием