Дзинь...
Я слышу звон. Протекающий в мгновенье, режущий слух - будто луч солнца режет глаз - и имеющий на удивление успокаивающий эффект... Свет.
Дзинь...
Я слышу очень тихий лязг инструментов. Их кладут очень аккуратно, даже не решаясь использовать. Звуки переплетаются, я их едва ли различаю - однако, я слышу Всё.
Кап...
Я слышу, как струится Святой Свет. Он обволакивает меня, лишь ничтожно уменьшая чудовищную боль, разрывающую меня снаружи, но лишь усиливая её изнутри.
Кап...
Я слышу, как капают целебные жидкости в капельницах. Они надеются спасти меня.
Аргх!!!
Я - нет.
Воспоминания. Каждый приход с ними постепенен, едва понятен и хаотичен. Я проснулся только что? Или вчера? Или сто лет назад?
С этой страшной болью секунда идёт за год. Я не чувствую тела. Абсолютно не чувствую, не умею им управлять, не умею шевелить не единой конечностью. При мне лишь боль, страшная боль где-то ниже головы и самая сильная - в самой голове. Лицо просто сгорает и никакие жрецы не в силах меня спасти.
Воспоминания. Каждый приход этих фрагментов прошлого заставляет мою душу истекать чёрной желчью, сердце - обливаться кровью, а глаза - или что там у меня теперь - ей плакать. Предательство. Удар в спину прямо в родном доме, не успел я переступить порог. А дальше?..
Я устал кричать. Я не ощущаю голоса, он меня покинул, теперь я за зря срываю связки, теперь ещё обильней прокашливаясь кровью. По крайней мере, это позволяет мне чувствовать бесконечно болезненные спазмы в груди - не то, чтобы это было приятно. Но зато я знаю, что ещё живу. А приятно ли это?
Воспоминания. Каждый приход подобен морскому приливу, в который хочется окунуться и расслабленно... утонуть?
Я не чувствую тела, но я чувствую, что дёргаюсь. Меня знобит острая боль, я потерял слишком много крови. И ещё что-то. Может, руку? Пол-лица? Они говорят, что ещё надеются меня спасти.
Воспоминания! Каждый приход позволяет мозаике складываться в уродливое творение, порождение психа, решившего исковеркать подлинный шедевр. Отвага и честь, сила и упорство - всё было похоронено в страхе и глупости, суеверии и безумии. Безумие... Безумие!
Я - нет.
- Его вряд ли удастся... вернуть в прежнюю форму.
Голос жреца звучал очень тихо. Бордовый низкий капюшон скрывал его переполненное досадой и переживаниями лицо, и без того изрешеченное возрастными морщинами. Ещё никто из рыцарей не покидал его операционного стола без возможности сражаться. Он делал почти невозможное, но сейчас не может помочь даже чудо.
В тёмной комнате, освещаемой лишь парой подсвечников и небольшим канделябром, половина свеч которого потухла, разило горелым мясом. В окружении множества столов со всеразличными медицинскими инструментами, магическими и алхимическими препаратами, двое эльфов в кроваво-красных мантиях стояли возле одного операционного стола в центре. Это была какая-то "особая комната", спец-зал лазарета для "отличившихся". Не сложно догадаться, чем нужно отличиться, чтобы сюда попасть.
- Вряд ли удастся вернуть,- повторил жрец, в какой-то степени наслаждаясь тишиной, что была вокруг. Лишь он изредка её нарушал. По крайней мере, последние два часа - до этого здесь стоял жуткий рёв, леденящий кровь. "У него лужёная глотка даже при смерти", невольно подумал он, с ещё меньшим желанием усмехнувшись - благо, вторая фигура этого не заметила.
Вновь опустив взгляд на стол перед собой, син'дорей не смог сдержать печального вздоха.
Перед ним лежал эльф. Точнее, он был похож на эльфа - скрюченное тело было целиком покрыто предельно опухшими волдырями, почерневшими от запёкшейся крови ожогами и лишь кое-где - бинтами. "Его крайне проблематично продезинфицировать, а ещё сложней затем перебинтовать", в очередной раз подметил мысленно жрец. Ожоги он ненавидел больше всего, потому что это самая дрянная работа, с какой может разбираться врач над всё ещё живым - и прекрасно чувствовавшим боль - пациентом.
Взглянув на голову, он вновь тяжело вздохнул, снова приметив крайне скверный запах жаренного мяса, плотно стоящий в комнате, несмотря даже на магическую циркуляцию воздуха с комнаты на улицу и обратно. Лицо было изуродовано, но ещё не перевязано - здесь нужно провести очень долгие и кропотливые часы, очищая его от грязи, осколков, и всё время регулярно вводя тщательно рассчитанные дозы обезболивающего, и так далее, так далее. Исключением были лишь глаза. Повязку на глаза наложили почти сразу, ещё те, кто занимался им на месте случившегося несчастья - какой-то неофит порвал свой табард, свою гордость и символ, чтобы из его лоскута сделать повязку командиру. А глаз-то там и не было... Точнее, одного не было точно. Деформированная правая глазница и её содержимое точно давали понять, что там всё очень плохо. Под левую же он заглянул лишь мимолётом, но всё же заметил там что-то белое.
Лучше всего бросалось в глаза отсутствие правой руки, которую вырвало по самое плечо. Оставшийся обрубок был тщательно обработан под самый громкий рёв, который он слышал в своей жизни.
- Что со штабом?- спустя десять минут повторного такого наблюдения за своим пациентом, жрец решил задать такой вопрос своему спутнику. В последние двое суток он был слишком занят работой, чтобы вспомнить о чём-нибудь ещё, кроме неё.
- Закрыт. Всё ещё разгребаются завалы, каждый час находятся новые мёртвые. Это был первоклассный саботаж.
Саботаж. Теперь гримасу жреца исказил гнев. Его руки невольно сжались в кулаки, да так сильно, что его медицинские перчатки жалобно заскрипели. Кто-то, стоявший в высоких чинах ордена, предал их. Пробрался в самое сердце и нанёс самый коварный удар из возможных. Не только физически ощутимый - вроде разрушения четверти штаба до неузнаваемости - но и моральный. Неофиты в шоке, рыцарей приводят в порядок мастера. Оправиться после такого удара удаётся далеко не каждому.
- Я понимаю. Ты тоже шокирован таким страшным предательством,- заговорил второй,- Но советую тебе меньше думать об этом. Уже было наказано несколько рыцарей за очень смелые заявления.
Наказаны. Жрец ухмыльнулся краем губ. Он прослужил в ордене Кровавых Рыцарей достаточно долго, чтобы понять смысл слова наказаны.
- Я не слышал объявлений о новых публичных казнях.
- Ты слишком занят своей важной работой. Это к лучшему. Ты исполнишь её успешней.
Это заявление уже прозвучало как угроза. На него жрец никак не ответил, лишь в очередной раз пройдясь взглядом по несчастному на столе. По его телу вновь прошёл болезненный спазм, и он определённо его чувствует... Он просыпается.
- Его не вернуть в строй,- повторил жрец, опираясь о стол и лишь усилием воли не хватая лежащий рядом хирургический нож, чтобы пронзить сердце страждущего и оборвать его страдания в один миг. Смертельная боль почти никак не отличится от той, что он чувствует уже вторые сутки, отличаясь лишь тем, что станет для него последней.
- Я знаю,- ответил второй,- Посему, верните его хоть каким-нибудь. Пусть герой уйдёт на покой.
- Будет ли он нам благодарен за такой покой? Не лучше ли проявить к нему милосердие и...
- Нет,- ответ был исключительно резким и звонким, одновременно тихим. Словно клинок рассёк лист бумаги в идеальном разрезе, не оставляя тому шанса,- Нельзя дать ему умереть. Это окончательно сломает орден и, возможно, даже народ. Последние герои Кель'Таласа должны жить, вдохновляя своей борьбой даже в безысходной ситуации, вроде этой.
После этого, фигура развернулась и уверенной походкой пошла прочь из комнаты. Новый звук развевающегося подола мантии ненадолго возник в комнате, затем - скрежет отварившейся железной двери - открылась, закрылась - и вновь скрежет ключей. Жрец был взаперти. Он ещё молчал некоторое время.
- И будет народ вновь иметь загубленный пример...- шепотом произнёс жрец, качая головой,- ... что лучше цепляться за свою жалкую жизнь, отныне не имеющую цены в ничтожный медяк, чем умереть и избавить себя от бесполезных страданий. И они в это верят... в славу полу-трупа! Простите меня, командор Санрайс, но...
Жрец развернулся и подошёл к алхимическому столу, чтобы набрать в шприцы дозы обезболивающего, с которыми ему скоро предстоит работать.
- ... я - нет.
Ответить с цитированием